— Можно сказать и так. И да, он гад, — улыбнулась Элька чему-то, что видела своим внутренним взором она одна. — А ещё он красив как сатана. В отличие от тебя. Видать, первый блин комом. И он умело этим пользовался.

— Значит, бабник? — нахмурился я, пропуская мимо ушей её колкости.

— Нет, детей у него только двое, — она безошибочно поняла о чём я подумал. — Сыновей лейтенанта Шмидта по всему миру искать не придётся. Только ты и Антон.

Грёбаное дерьмо! Я и Антон. Ну, спасибо, успокоила! И что мне теперь делать с этой информацией?

— А смех этот твой к чему? — выговаривал я, пристёгиваясь.

— Прости, не сдержалась. У него с матерью Антона разница в возрасте даже больше, чем у тебя с Женькой. Но его это вообще не напрягало.

— Меня тоже не напрягает, — рыкнул я. И замер: что-то не так. Что-то… Блядь! Она же врёт! Отвлекает меня Женькой, злостью, эмоциями. И врёт. Опять врёт. А это плохой знак. Очень плохой. Но вида не подал. Посмотрел на неё исподлобья. — И всё же уходить так было невежливо. Я хотел послушать хотя бы историю как они познакомились.

— Я тебе и так расскажу, — фыркнула она. — В Британском музее. В Лондоне. У фотографии Агаты Кристи на раскопках в Уре, одном из древних шумерских городов. Поспорили кто из двух мужчин её второй муж. И твой отец выиграл. Археолог Макс Маллован был моложе Агаты на пятнадцать лет.

— Серьёзно? — хмыкнул я, заводя машину.

Элька равнодушно пожала плечами, и, чёрт побери, это могло означать что угодно. От «да, он козёл, но прекрасно образованный» ещё и добавить «в отличие от тебя», до «я тут ни при чём: говорю, что есть».

— Как тебе кстати такая разница в возрасте?

— Эля, — я покачал головой. Дался ей этот возраст! Сколько можно по больному-то? — Что дальше?

— А дальше… Красивый был роман. Она проходила стажировку в Бирмингемском университете. Он работал на Бонхамс. Потом они вместе вернулись, твой отец обещал жениться. Но в итоге поматросил девчонку и бросил. Даже не так: использовал и слинял. Ничего полезного из её рассказа ты бы не узнал. Одни бабские сопли, да ещё сильно приукрашенные, — покачала Элька головой, давая понять, что взгляды Аллы и моего отца на их отношения, скорее всего, сильно отличаются. Она посмотрела на меня внимательно.

До чего же я не любил, когда она так на меня смотрит.

— Что? Да что опять, Эль?

— Надеюсь, ты понимаешь, где ваши интересы пересекутся?

— А должен? — хмыкнул я.

Скажем так: примерно. До меня частично дошло, когда она сказала про музей. Но Бирмингемский университет? Бонхамс? Серьёзно? Аукционный дом, что помимо живописи торгует винами, коврами, музыкальными инструментами и даже машинами? Нет, всё понятно, к чему она клонит, ведь Элька одна была в курсе того, чего не знал никто: почему Женька. Но что конкретно?

Господи, какой длинный день! А я уже так соскучился по своей бандитке!

— Кстати, что это были за манипуляции со стульями? — я вздохнул. Впереди ещё такая долгая дорога. — Неужели ты выбирала тот, на котором сидел мой папаша? Он же в этой квартире никогда не был. Они переехали после его смерти.

А переехали они, потому что… И почему мне до сих пор не нравился ответ на этот вопрос? С того дня как у меня в руках побывало досье на Антона я спрашивал себя об этом, и уже тогда было стойкое ощущение, что его мать сбежала. Не зря ведь фамилию поменяла. Но, даже получив ответ, я сомневался до сих пор.

— И да, и нет. Я выбирала стул, от которого шла информация, — скептически скривилась Элька, давая понять, чтобы я не умничал. — И прости за мои манеры, но мы ушли потому, что сейчас тебя очень ждут дома. Так что жми на газ, Емельянов, и не отвлекайся.

— Дома? — я на ходу полез в карман. — О, чёрт!

Телефон сел и отключился.

— Да, да, — кивнула она.

И я мог бы её пытать, но она не сказала бы больше — именно так было написано на её лице. Поэтому я сосредоточенно всматривался в свет фар и молчал всю дорогу.

Я сомневался, что она не узнает, но пока Элька явно была не в курсе, что, уходя, я задал Алле всего один вопрос:

— Зачем?

Она удивлённо захлопала ресницами.

— Зачем что?

— Вам же велели ответить, что отец Антона — Дмитрий Давыдов. Зачем вы сказали правду, Алла?

— Мужчины, — усмехнулась она. — Вы всё время играете в какие-то свои игры. А я просто мать. И любой ценой буду делать то, что лучше моему ребёнку. Любой ценой. Скажите, моему мальчику лучше быть на вашей стороне, или на вашей мушке, Сергей? Быть вашим братом, хоть это и неожиданно, или сыном вашего врага и убийцы?

— Я тоже убийца, — смотрел я на неё в упор.

— Я знаю, — ответила она таким же прямым и честным взглядом. — И я очень надеюсь, что, если на кону будет жизнь Антона, ваша рука не дрогнет. А ещё я искренне верю, что, как и он ради вас, так и вы ради него сделаете всё, даже невозможное. Мне плевать, что просили меня вам сказать. Антон в вас верит. Всегда верил. Так и вы поверьте в него.

У меня была вся ночь, чтобы об этом подумать. А ещё о том, чего недоговорила Целестина. Если бы не севший телефон, я бы уже начал отдавать распоряжения. Но он сел, и пока я сводил концы этой головоломки в уме. И не могу сказать, что успешно.

Мы подъехали к окраинам города к утру.

Небо едва начало сереть, когда Элька выгнала меня из-за руля.

— Мне проще доехать самой, чем объяснить, — прокомментировала она своё странное поведение.

И не просто холодок, ледяной пот потёк у меня по спине, когда она остановилась возле круглосуточной ветеринарной клиники и кивком отправила меня на выход.

— Зря вы не остались на ужин. У Марго, — сказала она в открытое окно.

— Что? — развернулся я вслед отъезжающей машине. Ужин? Какой нахер ужин! — Э, ты куда? А машина?

— Твой водитель заберёт! — крикнула она и вдруг резко затормозила и высунулась. — И, кстати, Моцарт, не приезжай больше без звонка!

Что? Я отвлёкся, потому что до меня дошло… Блядь! Ну, конечно!

Я ошарашено смотрел ей вслед. Чёртова Целестина! Я только что понял, что она имела в виду, когда сказала про ужин. А ведь мог бы и сам догадаться! А где ещё ему быть, если он жив?

Но сейчас мне некогда было думать об отце. Как и ближайшие сто лет.

Сейчас я торопился в ветеринарную клинику.

Глава 26. Евгения

— Женя?

Его голос в пустом вестибюле прозвучал как раскат грома.

— Сергей! — я сорвала с себя тонкий флисовый плед, что принёс из машины Антон, чтобы меня укрыть, и подскочила с диванчика, где мы сидели.

— Что с Перси?

На Моцарта страшно было смотреть. Наверное, на меня тоже. Заплаканная, опухшая, виноватая, я не знала, что сказать.

— Он под капельницей, — едва выговорила я, и слёзы хлынули с новой силой. — Ему сделали промывание. Врач сказал теперь надо ждать, больше они ничего сделать не могут.

— Чего ждать? — смотрел он на меня страшными глазами. — Что случилось?

— Он объелся тортами, — ответил Антон.

— Какими тортами? Я ничего не понимаю, — смотрел Моцарт то на меня, то на Антона.

— Их привезли, чтобы мы выбрали какой заказать на свадьбу. Семь штук. Разных. Из кондитерской, — я сглотнула, так трудно мне было говорить. — И мы съели по кусочку, а остальные остались на столе. В столовой.

— Ясно, — он выдохнул. Стиснул зубы. Сокрушённо качнул головой.

— Да, да, я помню ты предупреждал, что он сладкоежка, — бежала я за Сергеем, потому что он куда-то шёл. Я понятия не имела куда. Я не понимала зачем. Я вообще ничего не соображала, просто шла за ним и всё.

— Где он? Где Перс? Где врач? — наконец остановился Моцарт.

— Там, — показала я в противоположную сторону. — Нам сказали сидеть в коридоре, — снова топталась я рядом, со стойким ощущением, что путаюсь у него под ногами. — Сказали, в кабинете сидеть нельзя и выставили.

— Ну пусть попробуют выставить меня, — рывком открыл он дверь.

У меня сердце зашлось от вида Перси, лежащего на столе. Такого несчастного. Такого беззащитного. Такого одинокого. С бинтами на лапках, проводами капельниц и закрытыми глазками.