— Ничего, — покачала я головой.

— Вот именно. Ничего. Ты без него никто. Объясню на понятном тебе языке, школьница. Кто Наталья Гончарова без Пушкина? Кто Софья Толстая без Льва Николаевича? Кто бы знал о них? Кто бы знал о тебе. Как тебя зовут? Ты — невеста Моцарта. А я? — подняла она руку, когда я уже готова была возразить. — Кто знает, как зовут меня? Я — гадалка Моцарта. А кто я без него? Жалкая шаманка, камлающая с бубном о дожде. Шарлатанка, зарабатывающая на жизнь подтасовкой фактов, гипнозом и внушением. Не пророчица, не оракул. Ничто. Провидцы не нужны обычным людям, они нужны гениям, великим личностям, значимым, весомым. А знаешь, зачем?

— Чтобы уберечь их от беды? — усмехнулась я.

Она посмотрела на меня, склонив голову. И покачала сочувственно.

«Ничего ты не поняла», — было написано у неё на лице.

Но я поняла. Я поняла куда больше, чем она думает.

И хотела ей объяснить.

Но она отвернулась, стянула через голову широкое домашнее платье, стоя ко мне спиной, швырнула его на кровать…

Я так и застыла с открытым ртом.

Между её лопаток белел шрам в виде перевёрнутого креста.

— Этот крест у тебя на спине? Ожог? Откуда он? — не могла я отвести глаза.

Она замерла. Словно испугавшись. Или раздумывая, что мне ответить. Я не видела её лица и, конечно, не могла знать о чём она на самом деле думает… если бы её голос в ответ не прозвучал так фальшиво.

— Помнишь, я говорила, что меня хотели сжечь? — словно отмахнулась она, желая придать этому значения меньше, чем есть на самом деле.

— Демоноборцы. Тебя хотели сжечь как ведьму на костре, — помнила я.

— Так вот, сначала они меня заклеймили, — натянув футболку, она резко развернулась. — Всё! Убирайся!

— Что? — хлопала я глазами.

— Я сказала вали к чёртовой матери!

— Хорошо, хорошо! — подняла я руки, отступая назад.

— Шевелись! — буквально вытолкнула она меня в прихожую.

— Да ухожу я, ухожу, — пыталась я попасть ногами в туфли, но в итоге надела только одну, вторую схватила в руку. Но пока возилась с дверным замком, она подошла.

— Я обещала, что расскажу тебе о Насте, — после крика прозвучал её голос так тихо, что я невольно остановилась и прислушалась. — Все эти фотографии, синяки, кольцо. Всё это правда. Он это сделал.

— Ты врёшь, — покачала я головой.

Она усмехнулась.

— Думаешь, он не такой? Думаешь, белый и пушистый? Сильный и нежный? А что ты скажешь, глядя на меня? Думаешь, я могла перетянуть резинкой, чтобы не истёк кровью, и потом садовыми ножницами отрезать член тому насильнику? А заставить его сожрать свои причиндалы? А потом облить бензином и заживо сжечь, могла? Скажи? — развела она руки в сторону. — Вот эта маленькая хрупкая девушка. Вот эта бедняжка со шрамом на лице, — стал её голосок приторно ласковым.

— Ты сумасшедшая.

— Да. А он? — растянула она губы в гаденькую улыбку. — Сколько людей надо убить, чтобы получить это почётное звание? Скольких близких похоронить, чтобы перестать понимать, что плохо, а что хорошо? Но я могу хоть до второго пришествия тебя убеждать, что он мог. А ты мне доказывать — что нет. Но ответь мне на простой вопрос: тебя не пугает тот факт, что ты вообще рассматриваешь такую возможность? Что вообще задумываешься: а мог ли он? И сама говоришь: нет, конечно, нет. А в душе понимаешь, что тебя бы это не удивило. И да, ты готова его простить. За всё. Даже за это. Потому что это случилось давно. Он был не в себе. Он похоронил жену. Он должен был отомстить. И что там ещё? Ах да, шла война. А он же ёбаный великий уравнитель. Да?

Я промолчала. Она усмехнулась.

— Но что, если кто-то считает, что это Моцарт был не прав и отомстит ему? За смерть отца? За смерть сына, дочери, мужа? Готова ты будешь простить того, кто убьёт его? Или тебе уже будет всё равно кто прав, а кто виноват, если его не станет? Когда бросишь гость земли в его могилу, и она гулко стукнется о крышку гроба, важно тебе будет сколько женщин у него было? Какие у него были причины попросить тебя у твоего отца? Нужна тебе будет эта правда? Готова ты будешь сказать, что ты в этом не виновата? И готова была на всё ради него?

— Я не знаю, к чему я буду готова, а к чему нет, если мне будет суждено его пережить. Я не знаю, готова ли я даже выйти за него замуж, — так и прижимала я к груди чёртов туфель. — Всё это уже слишком для меня. Но если ты ждёшь, что я скажу тебе: иди и переспи с ним. Спаси его, о великая провидица! Увидь его будущее! Ведь ты потому мне всё это рассказывала? Так вот: нет, этого не будет, я так не скажу. Потому что я не важна — ты сама это сказала. И ты не важна. Предскажешь ты или нет, то, чему суждено быть, всё равно случится. И твоё предсказание этого не изменит.

— Уверена? — хмыкнула она.

— Ещё ни одна пророчица не изменила ход истории. Но каждое пророчество приносило беды, боль и страдания. Ироду предсказали, что родился царь Иудейский и мы имеем избиение младенцев. Ясона не отправили бы за золотым руном, если бы царю Пелию не предсказали, что его место займёт человек в одной сандалии. И даже Вещий Олег не убил бы коня, если бы не должен был принять смерть от него. И что? Иисус спасся в Египте, а тысячи младенцев убили. Ясон вернулся с руном, но Пелия убили его дочери. И Вещий Олег всё равно умер, наступив на череп коня. Поэтому мой ответ: нет.

— Убирайся! — распахнула она дверь.

Дверь захлопнулась у меня за спиной.

Опираясь о стену, я надела туфель.

На что я готова ради него?!

Совершенно сбитая с толку, я пыталась думать.

А ведь я ей поверила. Целестина спала с Моцартом, чтобы предсказывать? Камлает, сидя на его хрене, сказал дядя Ильдар. И не так уж был не прав, знал, о чём говорит. Но она сказала, что не встанет между нами. И теперь видит только то, что даёт ей связь с Бринном. Он его брат, его кровь, она спит с ним ради этих прозрений, но он… не Моцарт.

Но кто она? Друг ли ему? Ведь он изливает ей душу, а о ней, выходит, почти ничего и не знает.

Чёртова ведьма! Да на чьей она вообще стороне?

Я ведь ей почти поверила. Потому что кроме этого дядя Ильдар сказал про её фокусы. Она сама упомянула про гипноз и внушение. И если бы не этот шрам на спине. Если бы не фальшь в голосе… Если ты его предашь, он тебя никогда не простит. Я ненавидела её за это предсказание. За одно единственное. А сколько крови они выпили из Моцарта?

Словно в бреду я доехала до гостиницы.

Нет, я не хотела вставать между Моцартом и Целестиной. Обвинять её в чём-то. Клеветать. Я просто не знала, что мне делать. Мы с Сергеем расстались, чтобы встретиться только на свадьбе. Расстроить его ещё и своими подозрениями? Или всё же лучше промолчать, а не вести себя как ревнивая дура? Мало ли что мне показалось.

Я так и не решила, как поступить, когда остановилась в вестибюле.

И остановилась не просто так.

Александра?! Я не верила своим глазам.

— Двенадцать двадцать один, — громко сказала моя сестра администратору.

Получила ключи, и, покачивая бёдрами, пошла к лифту.

— Евгения Игоревна! — чуть не сбил меня с ног Андрей. — А Сергей Анатольевича нет. Он… уехал.

— Куда? — потрясла я головой.

— Ну вы же сами понимаете, дела, — виновата улыбнулся он, потому что не мог ответить на мой вопрос. — Я видел, вы Ивана отпустили, отвезти вас домой?

— Нет, нет, спасибо. Я… У меня тоже есть… дела, — улыбнулась я.

А когда он кивнул и побежал наверх по лестнице, пару секунд сомневалась, а потом крикнула:

— Саш!

И бросилась к лифту.

Глава 33. Моцарт

— Привет, Ди! — услышал я знакомый мужской голос и отложил альбом с фотографиями. — А мы что сегодня ужинаем на веранде?

— Можно и так сказать, — ответила девчонка лет шестнадцати, что просидела со мной целый час, а теперь побежала встретить брата.

Странно, я никогда её не видел, но она казалась мне знакомой. Что-то словно давно забытое было в тёплом блеске её шоколадных глаз, в приземистой фигурке, улыбке. Я в принципе знал, что — молодость. Она так бросалась в глаза, эта давно забытая уже не детская угловатость, но ещё не женская грация, свойственная подросткам.