— Антон?

Она усмехнулась и довольно похлопала меня по плечу.

— Вот только не говори, что ты не знал.

И я бы удостоил чёртову каргу ответом, если бы не был сейчас немного занят.

Облегчение на Женькином лице, искренняя радость, а потом взгляд на меня, полный мстительного злорадства, говорящий «да кто бы сомневался».

— Ш-шеф, — с трудом оторвав взгляд от моей невесты, Антон посмотрел на меня и часто смущённо заморгал. — Д-добрый день.

— Добрый, добрый, Антон, — кивнул я.

И, собственно, на этом всё. Я сам послал его к Марго сказать, что теперь знаю про их давнюю «дружбу» и снабдить самыми свежими новостями. Но о том, что явлюсь лично, когда он будет здесь, как-то забыл предупредить.

И что со мной будет Женька — тем более. Я и сам не знал.

Но чёрт! Всё произошло так быстро, что я ни хрена не понял: влюблён он в неё или нет. Между ними явно что-то было. Но что? Привязанность? Дружба? Моя грёбаная паранойя? Мне вообще стоит об этом беспокоиться или нет?

Я повернулся к Марго и болезненно скривился:

— Конечно, я знал. Но, пожалуй, мне нужны твои ответы.

— Я тебе их дам, мой мальчик. Но, прости, сейчас моя любимая девочка рожает и ей нужна моя помощь.

Даже если учесть тот факт, что в табели о рангах Марго мальчик-я и девочка-самка собаки стояли на одной ступеньке, я совсем не хотел на это смотреть: как на свет появляются маленькие корги. И находиться в тихом тёплом помещении с застеленном пелёнками вольером. Слушать, как Марго подбадривает свою суку, как строго настрого запрещает трогать руками первого щенка, давая собаке оправиться от нервного возбуждения.

Я вышел, закрыв за собой дверь, уже зная, что, наверное, об этом пожалею, ведь я сам позволял создать Антону с Женькой свою историю и памятное событие без меня. Но я делал это сознательно. Антон был прав: Женька растеряна и невыносимо одинока. Я отнял у неё всё: семью, дом, привычную жизнь, веру в любовь, запятнав бездумным сексом с сестрой, даже друзей. Так пусть у неё появятся новые. Хотя бы один. Пусть они секретничают, пусть обсуждают вещи, которые интересны в их возрасте. Меньше всего я хотел, чтобы рядом со мной она была несчастна. Пусть уже отвлечётся от придумывания нашей с ней истории любви. Пусть у них с Антоном даже что-нибудь получится. Плевать. На то она и молодость, чтобы легко влюбляться и легко расставаться.

Так, наверное, даже будет лучше для всех — если у них что-нибудь получится.

— Сколько уже? — спросила меня, хрен знает сколько просидевшего на лавке у конюшни, женщина, что выскочила из арки во внутренний двор так внезапно, что я растерялся.

— Простите, — моргал я, глядя, как она спешно переодевается в медицинский халат рядом со мной.

— Сколько времени рожает?

— Я не засекал, — неуверенно посмотрел я на часы, — но, кажется, второй час.

— А сколько щенков?

— Я ушёл, когда взвесили второго.

— И как он?

— Триста двадцать граммов, — пожал я плечами.

— Отлично. Отлично, — всё повторяла она, извлекая из своей объёмной сумки и рассовывая по карманам перчатки, бинты, какие-то тряпочки. — Думаю, часов за двенадцать управимся, — натянула она медицинскую маску.

— За сколько?! — полезли у меня на лоб глаза, но она уже исчезла за дверью.

Я не планировал провести здесь весь день, но что-то мне подсказывало, что Женьку теперь оттуда не вытащишь. Ничего не оставалось, как отправиться прогуляться по окрестностям одному.

У пруда с пологой стороны отсыпанного камешками, чтобы коротколапые собачонки могли беспрепятственно заходить в воду, я присел на пушкинскую скамейку. Немного погодя, притрусил Перси.

А потом пришла Марго.

— Я дала повару распоряжение на счёт ужина.

— Как Мона? — чисто из вежливости поинтересовался я.

— Она труженица. Надеюсь обойдёмся без кесарево и будет не меньше восьми щенков. С ветеринаром ей будет лучше, чем со мной, — присела она рядом.

Кряхтя, откинулась к удобной деревянной спинке. Сложила на коленях костлявые руки. Она уже сменила старые тряпки на элегантный брючный костюм цвета верблюжьей шерсти, и на её пальце в свете уходящего солнца золотыми искрами авантюрина засверкал перстень, который она не снимала, сколько я её знал.

— А Катю ты бы ни за что не оставил там одну с этим мальчишкой.

— Будь добра, — смерил я её тяжёлым взглядом. — Не будем про Катю.

— Хорошая была девочка, — и не думала она униматься. — Лучшая из всех, что крутятся вокруг тебя до сих пор. Не чета этой вертихвостке, — скривилась она, имея в виду, конечно, Женьку. — Такая искренняя, нежная, кроткая. И так тебя любила! До сих пор помню её влажные газельи глаза.

— Когда-то ты называла их коровьими, — усмехнулся я, и не пытаясь унять боль, что за столько лет так и не прошла, просто из острой, невыносимой, раздирающей, стала тупой, привычной, неотделимой от меня, как рана от пули в боку, что в такие моменты как сейчас словно снова воспалялась, жгла и дёргала. — И она тебе тоже не нравилась.

— Я тебе не мать, чтобы они мне нравились или не нравились, твои подружки, — тяжёлый вздох вырвался из её груди. — Мне стать матерью было не дано. И это то, чего я Луке так и не простила. Та пуля сорок лет назад лишила меня этой возможности навсегда, — она посмотрела на свои руки, поправила кольцо. — И что толку мне с его всратого кодекса? Ни семьи, ни детей, ни дома, ни имущества. Только он детей иметь мог, а я — нет, — дёрнулась она презрительно и отвернулась.

— Мальчишка в этом не виноват.

Она резко развернулась.

— Ты говоришь так, словно сам не пережил то же самое и не понимаешь какую боль я ношу в душе все эти годы. Ты ведь тоже больше так и не женился, не завёл детей, хотя очень хотел. А почему? Потому что не смог перевернуть ту страницу и жить дальше, хотя тысячу раз мог жениться. Хоть на той же своей калеке, у которой нет глаза.

— Есть у неё глаз, — усмехнулся я. — И я бы женился на ней. Я предлагал. И не раз. Но она по упрямству может сравниться разве что с тобой, Марго. В ступе не утолчёшь.

И не знаю зачем Элька сказала мне сюда приехать, ничего ни нового, ни полезного я пока не узнал. Всё та же Марго. Всё та же злость. Всё та же обида на весь мир и поиски виноватых.

Хотя не ей жаловаться на судьбу. Не ей, единственной дочери бывшего партработника, которой и в голодные времена жилось хлебно, и на будущее с лихвой осталось. Это на денежки, наворованные отцом, она и отгрохала этот замок. И это у отца случился инфаркт, когда он узнал, что любимая дочь спуталась с преступником и чуть не погибла, Марго «поститься» вместе с Лукой и соблюдать его всратый кодекс никогда не собиралась и отказываться от папиных денег и привилегий — тоже. «Я тебе не жена! Вот женишься, тогда и указывай», — был её ответ на все претензии Луки. А Лука до усрачки боялся её потерять, любил. За что и поплатился.

— Мальчишка ни в чём не виноват, — гордо тряхнула она густыми тёмно-медными волосами. — Ты прав.

— Тогда зачем ты запудрила ему мозги? Убедила, что его отец я?

— Убедила?! Нет, мальчик мой. В этом он убедил себя сам. Так хотел быть похожим на тебя. Так был тобой одержим, восхищён, влюблён, что слышал только то, что сам хотел слышать.

— А ты подкидывала дров в этот костёр. Хотя могла бы просто сказать правду.

— Это какую же? — приподняла она одну бровь, сверля меня одним глазом совсем как Элька.

— Что он сын Луки.

Она улыбнулась так, что холодок пополз у меня по спине. Зловещий. Нехороший.

— Он не сын Луки, мой мальчик, — встала она. — Иначе я придушила бы его в тот же день, как узнала о его существовании. Собственными руками.

И как никогда я в этом не сомневался.

Ведь, чёрт побери, кто бы мог подумать, но это она собственными руками убила Луку. Выстрелила в затылок, лишний раз насмехаясь над его всратым кодексом. Над его страхом получить пулю в спину.

Кто бы знал, что кривая судьбы изогнётся так причудливо, что бедный Раб божий Глюк нажмёт на затвор фотоаппарата в тот момент, когда прогремит выстрел и станет, увы, и свидетелем, и случайной жертвой обиженной ревнивой и разъярённой женщины.